Скачать этот текст

        Издревле русский наш Парнас
        Тянуло к незнакомым станам,
        И больше всех лишь ты, Кавказ,
        Звенел загадочным туманом.
        
        Здесь Пушкин в чувственном огне
        Слагал душой своей опальной:
        "Не пой, красавица, при мне
        Ты песен Грузии печальной".
        
        И Лермонтов, тоску леча,
        Нам рассказал про Азамата,
        Как он за лошадь Казбича
        Давал сестру заместо злата.
        
        За грусть и желчь в своем лице
        Кипенья желтых рек достоин,
        Он, как поэт и офицер,
        Был пулей друга успокоен.
        
        И Грибоедов здесь зарыт,
        Как наша дань персидской хмари,
        В подножии большой горы
        Он спит под плач зурны и тари.
        
        А ныне я в твою безгладь
        Пришел, не ведая причины:
        Родной ли прах здесь обрыдать
        Иль подсмотреть свой час кончины!
        
        Мне все равно!  Я полон дум
        О них, ушедших и великих.
        Их исцелял гортанный шум
        Твоих долин и речек диких.
        
        Они бежали от врагов
        И от друзей сюда бежали,
        Чтоб только слышать звон шагов
        Да видеть с гор глухие дали.
        
        И я от тех же зол и бед
        Бежал, навек простясь с богемой,
        Зане созрел во мне поэт
        С большой эпическою темой.
        
        Мне мил стихов российский жар.
        Есть Маяковский, есть и кроме,
        Но он, их главный штабс-маляр,
        Поет о пробках в Моссельпроме.
        
        И Клюев, ладожский дьячок,
        Его стихи как телогрейка,
        Но я их вслух вчера прочел -
        И в клетке сдохла канарейка.
        
        Других уж нечего считать,
        Они под хладным солнцем зреют.
        Бумаги даже замарать
        И то, как надо, не умеют.
        
        Прости, Кавказ, что я о них
        Тебе промолвил ненароком,
        Ты научи мой русский стих
        Кизиловым струиться соком.
        
        Чтоб, воротясь опять в Москву,
        Я мог прекраснейшей поэмой
        Забыть ненужную тоску
        И не дружить вовек с богемой.
        
        И чтоб одно в моей стране
        Я мог твердить в свой час прощальный:
        "Не пой, красавица, при мне
        Ты песен Грузии печальной".
        
        Сентябрь 1924
        Тифлис 
        

Примечания

2. На Кавказе (с. 107).- З. Вост., 1924, 19 сентября, № 681; Кр. нива, 1925, № 7, 5 февраля, с. 159; Стр. сов.

   Черновой автограф ст. 1-36 (РГБ) исполнен на обороте последней (по авторской нумерации, девятой) страницы статьи поэта о «предстоящем сезоне в литературе», где после подписи «Сергей Есенин» рукой автора проставлено: «Тифлис. 13/IX.24».

   Печатается по наб. экз. (вырезка из Стр. сов.). Дата в Собр. ст., 2 - 1924. Датируется по публикациям в З. Вост. и Кр. ниве, где под текстом стихотворения стояло: «Тифлис. Сентябрь 1924».

   В.А.Мануйлов рассказывал об одном из эпизодов своей беседы с Есениным (21 сентября 1924 г. в Баку): «Заговорив о Маяковском, Есенин заметно помрачнел. Он очень был обижен стихотворением «Юбилейное», написанным в тот год к 125-летию со дня рождения Пушкина. Маяковский <...> уничижительно отозвался и о Есенине:

   Ну,  Есенин,
                      мужиковствующих свора.
   Смех!
              Коровою
                            в  перчатках лаечных.
   Раз  послушаешь...
                      но  это ведь из  хора!
   Балалаечник!

   Быть может, тогда эти стихи Маяковского казались Есенину самой большой обидой во всей его жизни, и он не скрывал, что они его больно ранили. Есенин всегда благоговейно относился к Пушкину, и его особенно огорчало, что именно в воображаемом разговоре с Пушкиным Маяковский так резко и несправедливо отозвался о нем, о Есенине. Как будто эти слова Пушкин мог услышать, как если бы он был живым, реальным собеседником. Свою обиду он невольно переносил и на творчество Маяковского.

   - Я все-таки Кольцова, Некрасова и Блока люблю. Я у них и у Пушкина только и учусь. Про Маяковского что скажешь? Писать он умеет - это верно, но разве это поэзия? У него никакого порядку нет, вещи на вещи лезут. От стихов порядок в жизни быть должен, а у Маяковского все как после землетрясения <...>.

   Есенин как-то весь потускнел, от утренней свежести не осталось и следа. Грустные глаза, усталая опустошенность во взгляде, горькая улыбка.

   Потом стал читать свое недавно написанное в Тифлисе стихотворение про Кавказ» (Восп., 2, 174).

   К рассказу В.А.Мануйлова нужно добавить, что «Юбилейное» Маяковского было опубликовано в З. Вост. 7 сентября 1924 года, т.е. всего за один-два дня до приезда в Тифлис Есенина. Все это, вместе взятое, объясняет, почему в стихотворении «На Кавказе» есть строки, посвященные В.В.Маяковскому.

   Затем Есенин вспомнил Н.А.Клюева - в одиннадцатой строфе «На Кавказе» содержится известное определение «ладожский дьячок», отображающее негативное отношение его автора к клюевской религиозности. Это обращение здесь к имени Клюева также не случайно. Поэты встречались летом 1924 года в Ленинграде, и разногласия по религиозным вопросам в их беседах действительно возникали. Вот свидетельство самого Клюева из его письма друзьям от 18 августа 1924 года: «Особенно меня поразило и наполнило острой жалостью последнее свидание с Есениным, его скрежет зубный на Премудрость и Свет. Об этом свидании расспросите Игоря - он был свидетелем пожара есенинских кораблей. Но и Есенин с его искусством и я со своими стихами так малы и низко-презренны перед правдой прозрачной, непроглядно-всебытной, живой и прекрасной...» (Письма, 339). Этот разговор с Клюевым мог вспомниться Есенину, когда он работал над стихотворением «На Кавказе».

   Следующая (двенадцатая) строфа стихотворения вновь содержит отзвук «Юбилейного» В.В.Маяковского,- на этот раз таких его строк: «Чересчур / / страна моя / / поэтами нища». Очевидно, что, написав «Других уж нечего считать» и т.д., Есенин согласился здесь с Маяковским (наблюдение А.А.Козловского).

   Т.Ю.Табидзе писал в 1926 году о Есенине: «В первый же день приезда в Тифлис он прочел мне и Шалве Апхаидзе свое „Возвращение на родину“. И стихи и интонация голоса сразу показали нам, что поэт - в творческом угаре, что в нем течет чистая кровь поэта.

   В этот приезд С.Есенин сознательно стремился порвать со старым образом жизни. Видно было, что кабацкая богема ему до боли надоела, но он еще не находил сил вырваться из ее оков:

   И я от  тех  же  зол  и  бед
   Бежал, навек  простясь с  богемой...

   Поэт благодарит Кавказ: он научил его русский стих „кизиловым струиться соком“,- и дает как бы клятву . <...>

   Кавказ, как когда-то для Пушкина, и для Есенина оказался новым источником вдохновения. <...> Есенин был в Грузии в зените своей творческой деятельности, и нас печалит то, что он безусловно унес с собой еще неразгаданные напевы, в том числе и напевы, навеянные Грузией. Ведь он обещал Грузии - о ней „в своей стране твердить в свой час прощальный“» (Восп., 2, 192-194).

   Стихотворение Есенина стало для А.П.Селивановского поводом к таким суждениям: «Мы можем теперь говорить о новом Есенине. <...> Есенин повернулся к Пушкину. <...> И на Кавказе, где жил Пушкин, где грудь Лермонтова встретила свою смертельную пулю, он обращается к той же эпической простоте великих ушедших гениев . Не подражательность, не стилизация под Пушкина, не рабское копирование музыки пушкинских ритмов. Через голубую туманность неопределенных юношеских переживаний, через кабацкие взвизги хмельных ночей Есенин пришел к суровой чеканной простоте зрелого и действительно великого поэта» (журн. «Забой», Артемовск, 1925, № 7, апрель, с. 16).

3. Не пой, красавица, при мне...- первая строка стихотворения А.С.Пушкина (1828).

4. Азамат и Казбич - персонажи романа М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени» (1840).

5. Зурна и тари - восточные музыкальные инструменты.

6. Зане (церковнославянск.) - так как, потому что.

Варианты

Черновой автограф ст. 1-36 (РГБ):